Воскресное утро. Как хорошо, что на учёбу не надо. Лежу и нежусь в постели, вставать не хочу.

- Милейшая Зинаида Ильинична, прошу вас к столу, откушать утреннего цейлонского чая со свежайшей булочкой марципан с начинкой из обжаренной ореховой крошки и покрытой белой глазурью, - чинно, как на торжественном приёме, восклицал дед.

А сам, как кузнечик, с больными коленями прыгал вокруг круглого стола, покрытого белой накрахмаленной скатертью, на которой стоял ГДРовский чайный сервиз «Мадонна», подаренный ему на день рождения... Кем? Да, это сейчас и не важно кем. Сейчас главное чтобы не болели суставы и не прыгало давление. А про сервиз дед уже забыл, да и честно если сказать, и не вспоминал, так как из серванта его доставали крайне редко, не потому что он был дорогой и хрупкий, просто не было давно никаких поводов. На предметах сервиза была изображена картина Ангелики Кауфман «Купидон, связанный грациями». В молодости дед долго мог разглядывать эту картину на чашке, выискивая мельчайшие подробности.

В хрустальной чешской вазе «Ладья» горкой лежали конфеты «Красный мак», а на блюдце две булочки, скрученные на манер круассанов. Дед в строгом чёрном костюме, который  тоже, видимо, давно не видел «божьего света», находясь безвылазно много лет в шкафу, смотрелся нелепо. Костюм на деде не сидел «с иголочки», а висел, как на дереве, которое давно не поливали и оно начало сохнуть.

- Любезнейший Владимир Гаврилович, уж не свадебный ли вы костюм соизволили надеть на себя? И ещё осмелюсь спросить вас, по какому поводу у нас такое шикарное и торжественное застолье?

- Нет, сударыня, костюм этот был куплен на двадцатипятилетие нашей свадьбы, а тот, о котором вы говорили, давно уже съела моль. А вы разве забыли, что именно в этот день мы с вами познакомились ровно сорок пять лет назад,  - и дед из чайника, расписанного какими-то большими цветами, разлил чай по тончайшим фарфоровым чашкам.

 - Забыла, дорогой мой Владимир Гаврилович. Всё время помнила, и забыла, а хотела сделать тебе подарок, вот ведь памяти совсем нет, - растерянно говорила Зинаида Ильинична, перебирая скрюченными пальцами края скатерти, и по ней было видно, что она расстроена этим обстоятельством.

Мы с Пашкой на первом курсе МВТУ жили в селе Никольском, недалеко от Реутово, где снимали за десять рублей в месяц комнату у Владимира Гавриловича. Он давно уже был на пенсии и жил со своей женой Зинаидой Ильиничной, которая в молодости была очень даже красива. Жили они в загородном деревянном доме, где не было никаких удобств: вода на улице в колонке, туалет - сортир во дворе, баня отсутствовала вовсе. Владимир Гаврилович, чтобы была хоть какая-то помощь по дому, да и чтобы не скучать, пускал в одну из комнат студентов, создав им в ней спартанские условия, мол, выживут хорошо, не выживут - найду других. Зинаиду Ильиничну, милейшую женщину, мы видели крайне редко, она практически не выходила из своей кельи и в доме хозяйничал кот Фунтик, проныра каких свет не видывал.

Село Никольское тех давних лет это такая дыра, пусть и не «чёрная», и пусть рядом с Москвой, а не с Млечным путем, хотя через Никольское тоже проходил путь, но он был железнодорожный - Москва - Балашиха. Так вот эта дыра, несмотря на постоянный шум электричек, засыпала с первыми сумерками и просыпалась с первыми петухами и кошаками, которые орали на всю округу, первые постоянно по утрам, а вторые только по весне, в марте.

Я сидел в своей комнате и невольно слышал этот разговор. Если бы эти голоса не были мне знакомы, то я бы подумал, что старики смотрят по телевизору какой-то  фильм, поставленный по роману русского писателя девятнадцатого века.

- А я тебе, ненаглядная моя Зинаида Ильинична, приготовил букет алых роз, - и дед внёс на кухню большую охапку цветов и поставил их в вазу.

 «Наверное, дед истратил на этот букет всю свою пенсию, - подумал я. - И сейчас начнутся вспоминания, а помнишь...»

- А ты помнишь, при каких обстоятельствах мы с тобой познакомились, ведь вся инициатива исключительно исходила от меня. Если бы не я...

- Я всё помню, добрейший Владимир Гаврилович, как будто это было вчера. Я пришла к тебе на приём в поликлинику, думая, что сломала ногу. Она распухла и ступать на неё было невозможно. Ты в белом халате, в белой шапочке сильно волновался. Как я подумала - причина во мне,  моя красота ослепила тебя. Наверное, это была правда. Но ты волновался ещё и по другой причине, это был твой первый приём больных, после того, как ты закончил мединститут. Какая причина твоего волнения была наиглавнейшей, для меня тогда было тайной.

«Ну всё, красивые слова закончились, началась проза жизни», - подумал я, и тут на стене заработало радио, которое всегда молчало:

«Я хочу вам рассказать

Как я любил когда-то,

Правда, это было так давно.

Помню, часто ночью брёл я,

По аллеям сада,

Чтоб шепнуть в раскрытое окно:

Girl! Girl...», - пел Валерий Ободзинский.

Я встал с постели и сел за стол, на котором лежала груда учебников, ватман, рейсшина и всякий хлам, предназначенный для черчения.

Ух, прошло всего два месяца, как я поступил в Бауманку, а я уже устал. А что будет со мной дальше, когда нагрузки ещё сильнее возрастут, появятся страшные науки, такие как сапромуть, электротехника в «Кактусе», термодинамика и ещё какая-нибудь ДИНАМИКА. И тогда все, мне капец  - крындец, задинамят, сломают меня, как балку.

Я черчу на листе ватмана какой-то конус, чтобы потом в него вписать шар. Как это сделать, не имея циркуля, я не знаю. И самое главное, что из этого получится, если я все-таки шар запихну в конус? Спросить некого. У меня, кажется, начинается истерика. Надо выйти во двор, подышать свежим воздухом, успокоиться.

Вышел я, за мной вышел кот Фунтик, трётся об мой «валенок», простите, ногу и мурлычет, успокаивает меня, не дрейфь, мол, «удмуртский лапоть», всё у тебя получится. Я уже научился понимать его кошачий язык и вот стою, слушаю его мурчанье:

«Женька, ты не только шар засунешь в этот конус, но и скоро свою бестолковую голову в трёхлитровую банку, нет, лучше в пятилитровую. Вон у деда как раз на кухне валяется такая пустая банка. Венгерской фирмы «Глобус», из-под маринованных огурцов и помидоров. Напялишь её на свою башку и пойдешь по длинным коридорам своей Бауманки в банке, как в скафандре. Ты ведь хотел стать космонавтом, даже в Бауманку для этого поступил. Ну, вот и будешь, если не вылетишь из неё, то потом взлетишь на околоземную орбиту сначала, ну, а дальше глядишь и на Марс полетишь, яблоки собирать. Ты, ведь их любишь, да?»

- Да, люблю! Брысь, Фунтик, не до тебя, чертить, чертить надо.

С выставки «200 лет Соединенным Штатам Америки», которая проходит в Сокольниках, приехал возбужденный Пашка с полиэтиленовым американским пакетом.

- Вот, бесплатно на выставке урвал. Классный пакет, да? В МВТУ с ним буду ездить на занятия, - сказал он, демонстрируя его мне.

С пакета на меня смотрел гудзонский орёл, взгляд у него был такой свирепый, а когти такие большие, что Фунтик, увидав орла, спрятался в чулане.

Пашка это мой земляк из небольшого удмуртского купеческого городка Глазов и мой одногруппник. Мы вроде как такая мини-удмуртская ячейка в Никольском. Он такой же замшелый провинциал, как и я. И вот мы два удмуртских неподшитых, нестарых «валенка-самокатка» учимся на первом курсе МВТУ им.Баумана, хотя мне до сих пор не верится. Просто я во сне. Учимся - это громко сказано, по правде сказать, мы еще не понимаем, что мы в МВТУ делаем, просто пока в него поступили и каждый день ездим на занятия. Да, мы с ним делаем каждый день какие-то всевозможные задания по матану, физике, химии, складываем векторы, берём пределы. Начерталка с черчением беспредельничают. Мы чертим, чертим до чёртиков в глазах. Я так в школе никогда не учился, хотя меня и заставляли родители. Тут никто никого не заставляет учиться: ни преподаватели, ни родители, ни одногруппники, а мы всё учимся и учимся...

Я пошёл на кухню ставить чайник. На столе стояла ваза с «Красными маками», с теми самыми конфетами, и обычное советское блюдце, на котором лежали две булочки марципан. Тихо на кухню зашел дед и сказал:

- Жень, вот вам с Пашкой небольшое угощение мы оставили с Зинаидой Ильиничной. Так что давайте чаёвничайте...

В советское время жили просто, если чайный сервиз - то ГДРовская «Мадонна», если ковёр - то шишкинское «Утро в лесу», если хрусталь - то чешская «Ладья», если люстра, то «Каскад», если джинсы, то американские, если коньяк, то «Наполеон», если шапка - норковая, если шарф - мохеровый, если булочка, то марципан или круассан.